Ни за коврижки к чаю,
ни за покой-уют
Родину не меняют,
Родину – предают.

Ты убежал в столицу.
Что же в глазах-то лёд
напоминает птицу
сбитую кем-то влёт?

Чайка над бухтой плачет,
шторм прекратил гульбу,
и не переиначить
выбранную судьбу.

Можно начать сначала,
да не найти начал;
ветер полнеба алой
краской разрисовал.

И, на краю у дня я,
брошу в закат, что крут:
Родину не меняют,
Родину – предают.

Р О Д И Н А

Если Родина есть, то её не бросают, как девку,
не меняют её на нью-йорки, парижи, на хайфы,
бросить можно работу, - закончил свою пятидневку,
и гуляй, отдыхай, предавайся плебейскому кайфу.

Я родился в Крыму, в замечательном городе Ялте,
с корешами-поэтами тоже хлебнул диссидентства,
я поездил по свету и всё-таки не поменял те
переулочки, улочки, скверы, любимые с детства.

Я джинсовые брюки таскал, мол, кажусь иностранцем,
дринькал виски в порту на совковые красные даты;
в новом веке заря наливается тем же румянцем,
да вот строй не вернуть, над которым смеялись когда-то.

Стало ясно теперь, что там лучше, где нет нас, в натуре,
что предателей хуже политиков мало на свете;
я букеты сирени таскал восхитительной дуре,
я весь мир бы ей отдал сейчас, да её уже нету.

А порядки сегодня такие, что лучше не надо,
всё ясней понимаем – не наше на улице время,
но живу я на Родине и никакая Канада
или, скажем, Испания, Родины мне не заменят.

Я пройдусь под платаном, он всякие видывал виды,
Чехов здесь проходил, Горький волны ретивые слушал.
Я родился в Крыму, под сиятельным солнцем Тавриды,
эту кровную связь, нету силы такой, чтоб разрушить.

А когда мне тоскливо, поеду в Гурзуф, там аллея
помнит Пушкина, там есть музей Его – храму подобен.
Я поездил по свету, и понял, что больше нигде я
Так дышать и любить не могу, не дано, не способен…