Моросило. Лист ложился тихо.
А напротив Храма Всех Святых
В старом доме корчилась бомжиха,
Изнывая в схватках родовых.

Стиснув зубы, щурясь близоруко,
Глянула с тоской на купола...
Ближе к ночи, взвыв побитой сукой,
Мёртвого ребёнка родила.

Отлежавшись, выбралась наружу.
Вечер тускло свечкой догорал.
Сквозь пальтишко пробирала стужа,
Убивая душу наповал.

Отыскав укромный уголочек,
(Ну скажите, в чём её вина?)
Как во сне, сняла с себя платочек,
Пригубив дешёвого вина.

Завернув в лоскут потёртой тряпки,
Чтоб не видно было из прорех,
В зарослях густой лесопосадки
Закопала свой последний грех.

Куст рябины. Свежая могилка.
Взгляд усталый в выцветших глазах.
Под полой початая бутылка
И вопрос, застывший на устах.

- Кто же я? Паскуда, блять, бичуха?
Жизнь. Любовь... Какая всё херня!
Влив в себя остатки бормотухи,
Рассмеялась, белый свет кляня.

И весь мир ей словно вторил глухо,
Напустив предутреннюю хмарь.
- Ты бичуха! Грязная бичуха!
Жалкая, уссавшаяся тварь.

Равнодушье ржавого металла,
На мгновенье вздрогнувшая бровь.
И земля от боли застонала,
По привычке впитывая кровь.

А на утро, нехотя зевая,
Солнце вяло вывалило грудь.
Колыхались граждане в трамваях,
Радуясь возможности вздремнуть.

По бульварам, выпив дома чая,
Шли куда-то, кутаясь в пальто,
Ничего вокруг не замечая,
Словно не случилось ничего.

Только ветер, выйдя спозаранку,
Вдруг притих, увидев всё, скорбя.
Да старик, подняв пустую склянку,
Матюгнулся горько про себя.